письмах — узнать последние московские литературные новости, мнение и отношение Серафимовича к разным злободневным явлениям и событиям того времени в писательской жизни.

И желание посоветоваться, поделиться радостями, переживаниями, заботами.

Он посылает ему очередную часть «Тихого Дона»: «Очень прошу Вас, оторвите для меня кусочек времени и прочтите сами… Страшно рад был бы получить от Вас короткое письмо с изложением Ваших взглядов… Мне не хочется говорить Вам о том значении, какое имеет для меня Ваше слово и как старшого, и как земляка. Не откажите в добром совете… С великим нетерпением буду ждать».

А что Серафимович? И он все время помнит о своем земляке. Его записные книжки, дневники тех лет содержат многократные упоминания о Шолохове. Интересуется в его жизни многим. Нахожу даже заметки о Вешенском районе. Любопытна одна из них — 1933 года. Серафимович весьма ревниво сравнивает цифровые показатели двух сельскохозяйственных кампаний — хлебосдачи и косовицы — своего района и того, где живет Шолохов.

Они любили свои родные места. Но это была особая любовь. Не только красота мест, давшая им жизнь, притягивала к родным пенатам писателей-коммунистов. Они оба жили полной жизнью своих земляков — волновались их волнениями, заботились их заботами, радовались общим радостям…

Серафимович, как видим, следит за соревнованием двух районов.

Шолохов как раз в этом году тоже оставляет письменный след — вот же совпадение — своего отношения к делам в районе. Пишет письмо — хорошо, что сохранилось, — знакомому председателю колхоза и вроде бы с юмором, но сердито и с едкой укоризной «воспитывает» его: «Когда же ты, рыбий глаз, кончишь колосовые! Ведь это же позор! 23/V, а ты молчишь. Ну, желаю успешно сеять. Жму руку».

Рубрика дополнений

Шолохов просто не мог не жить интересами района. Это было его сущностью. Это являлось естественным для него состоянием. Известны его письма тридцатых годов о положении на Дону в Москву. Трудно тогда стало с хлебом, с семенами. Голод грозил. Правительство откликнулось и оказало немедленную помощь. В 1935 году писатель помогает построить электростанцию в Вешенской. При его непосредственном участии рождается колхозный театр казачьей молодежи, создается педагогический техникум, он приобретает на свои гонорары грузовую машину для Еланской школы. Не забудем и серию очерков и статей о своих земляках. Это — до войны. И в последние годы жизни не уставал заботиться о станице, о районе и даже всей области. Как рассказывали мне в Ростовском обкоме партии, с личным участием и при поддержке Шолохова начали строительство моста через Дон и облесение песков, восстановление рыбных богатств на Азове и проведение шоссейных дорог, сооружение «Атоммаша» и Шахтинского хлопчато-бумажного комбината. Перечень этот мог бы быть, пожалуй, бесконечным. Недаром в дни своего 70-летнего юбилея Шолохов произносит столь проникновенные слова: «Из 70 лет 45 лет я пробыл в партии и 45 лет постоянно общался с „районщиками“, руководителями Вешенского района. Коммунисты района — это близкий и родной мне народ, вместе с ними я делил и радости и тяготы нелегких 40-х годов, вместе с ними я рос и мужал как коммунист, учился у них и помогал им осваивать богатства нашей отечественной культуры. Словом, связь кровная и долголетняя. 45 лет — это немалый срок». Вешенский район — теперь с 1984 года Шолоховский. По праву!..

Но вернемся к намеченной нами хронике дружбы двух писателей.

1930 год. М. А. Шолохов принят кандидатом в члены партии. И отметим, что одна из трех рекомендаций — А. С. Серафимовича. Крестник в литературе всего-то спустя пять лет после самой первой встречи в Москве напутствован им в ряды коммунистов! О том, каким Шолохов представал для земляков членом партии, можно узнать из небольшой заметки в районной газете «Большевистский Дон». 25 апреля 1936 года в ней рассказывалось о том, что начался обмен партийных документов: «Партбилет № 0981052 получил пролетарский писатель Михаил Шолохов, член первичной парторганизации редакции „Большевистский Дон“. В беседе с Шолоховым перед вручением нового партбилета секретарь РК т. Луговой отметил активную работу Шолохова как члена Вешенской районной партийной организации, члена бюро райкома ВКП(б) и райисполкома… Приняв партбилет, Шолохов сказал секретарю, что высоко ценит звание члена Коммунистической партии».

1931 год. Встреча двух друзей в Вешенской.

1933 год. Шолохов приезжает в станицу Усть-Медведицкую к гостившему там, на родине, Серафимовичу.

Сила, крепость их отношений, однако, выверялись и принципиальными столкновениями, вызванными необходимостью искать наиболее правильный путь поступательному развитию советской литературы.

1934 год. Шолохов печатает глубокую, убедительную фактами, анализом и выводами, страстную и острую по форме статью «За честную работу писателя и критика». Это его вклад в дискуссию о языке, начало которой положено выступлениями М. Горького. Шолохов решительно на стороне Горького, который резко раскритиковал тогда на примере романа «Бруски» Ф. Панферова псевдоноваторскую моду пренебрежения художественными законами литературного языка, злоупотребления вульгаризмами, нарочитыми искажениями, сугубо местными говорами.

Серафимович, к сожалению, занял позиции, противоположные Горькому. А тем не менее исповедуемые Шолоховым творческие принципы оказались крепче личных привязанностей. Потому-то открыто поддерживает Горького и высказывает по-шолоховски прямо слова резкие, но справедливые: «Думаю, что не личные, а групповые симпатии заставили Александра Серафимовича оправдывать и хвалить плохую работу Панферова. Покривил он на старости лет душой. А не надо бы!»

С чем же не мог согласиться 29-летний писатель? Вот начало статьи: «Многие из советских писателей (в том числе и автор этих строк) погрешны в злоупотреблениях „местными речениями“. Большинству из нас присущи, в той или иной мере, и другие литературные недостатки. Но утверждать за собой право плохо писать да еще поучать тому же молодых писателей — на это хватило „мужества“ у одного лишь Ф. Панферова».

Вот продолжение статьи: «Не может не вызвать недоумения восхищение А. С. Серафимовича образом из третьей книги „Брусков“, взятым для подтверждения той пресловутой „мужичьей силы“, которая, по словам А. С. Серафимовича, сидит в Панферове:

„„Да там, брат, у тебя у забора на заду лошадь сидит и жует забор“. Вдумайтесь в смысл этого образа. Как здесь много сказано и до какой степени сжато! На заду лошадь сидит? Да ведь этого не забудешь никогда, и это жутко!“ — восклицает А. С. Серафимович.

Жутко не это, а сам образ жуток по своей надуманности, неправдоподобной и элементарной безграмотности. Ведь истощенная лошадь не садится, а ложится, в сидячем положении (в котором, кстати, бывает она лишь тогда, когда пытается встать) не кормится, а в том случае, если сама она не в состоянии подняться и стоять, — ее поднимают, затем подвешивают… Точно так же непонятно, как это может лошадь „жевать“ забор. Пожалуй, понятно это будет только